Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

Существует альтернативная научная теория, и давно. Великими умами обоснована, опирается на огромный экспериментальный материал и на огромную практику, в том числе медицинскую. Проблема была в том, что до появления инверсионной теории антропогенеза в 2005 г. никто не мог объяснить сам эндогенный исток как таковой: что сделала эволюция, что в мир пришла партиципация, она же шизофрения?

Вот настоящая проблема, вот тема для молодых умов, а не давно скомпрометированные попытки доказать, будто обезьяны способны к «особенно сложной интеллектуальной деятельности», потому что умеют находить банан под банкой определенного цвета, когда пищедобывательное поведение выдается за сверхприродный интеллект.

Какую ни открой книгу по антропологии, эволюционной психологии, происхождению языка, непременно наткнешься на обнадеживающую фразу «у шимпанзе интеллект трехлетнего ребенка» с намеком на то, что, мол, будет наука развиваться дальше и выявит у шимпанзе интеллект 4-летнего ребенка, 5-летнего, 20-летнего и т. д., пока обезьяна в шляпе не явится в Пенсионный фонд с профессорским дипломом в кармане. Но он у вас уже сто лет с лихом, этот «трехлетний интеллект». Если машина застряла, умные люди, чтобы выехать на твердую почву, ищут другие пути, а не продолжают буксовать на одном месте веками.

Авторы, имя им легион, пишущие сакраментальные фразы про «трехлетний интеллект», сами напоминают шизофреников, застрявших в дедушкином сне. Большинство антропологов именно таковы. Забавно, что их собственное творчество не приводит этих авторов к развитию у них самих 4-летнего интеллекта. Вопреки очевидным фактам, они пишут как аутисты, замкнувшиеся на собственных фантазиях и непроницаемые для опыта.

Ф. Бэкон в свое время обозначил живущие в сознании «четыре призрака», мешающие научному познанию. Первый – это «призрак рода»: познанию мешает собственная природа человека. Этот призрак в данном случае «работает» вовсю. Ученый думает: вот я такой весь нормальный, как можно думать, что мои предки были шизофрениками? Ему легче думать, будто обезьяны поумнели мало-помалу, чем предполагать инверсию психики, сломавшую адаптивные рефлексы нормальных животных и породившую антиадаптивную расщепленную психику.

Его почти не заботит, что первый вариант невозможен, много раз исследован и дал отрицательный результат. Он буксует, но не хочет видеть дорогу с выездом. Он не хочет видеть, что второй вариант дает результаты. Психоаналитическое лечение шизофреников и аутистов в группах, особенно с использованием сказок, часто позволяет внедрить в их психику установочные файлы логического мышления, социализировать их. Люди излечиваются, или хотя бы болезнь отступает на время, к больным приходит самосознание и желание общаться, и логика. От сумасшествия есть путь к нормальному мышлению человека, от обезьяньих рефлексов – нет.

Второй призрак – «призрак площади»: боязнь выйти за рамки общего дискурса, попасть в число маргиналов и отщепенцев. Отсюда отсутствие научной честности и теоретической совести.

«Императив теоретической совести, необходимость преодоления благопристойной пошлости выражается в разных формах практически всеми глубокими мыслителями середины XX в., – пишет философ К. С. Пигров. – Так М. Хайдеггер выписывает из Э. Крика в свои «Черные тетради»: «Неизбывная опасность благопристойной пошлости в духовном»… «Благопристойная пошлость» и «общепонятность мелкотравчатой суеты» внутренне связаны с «человеческой комедией»… «Бездарность и пошлость – это, по сути, одно и то же, но главное, пожалуй, состоит во внутренней связи пошлости и лицемерия. Дело не в том, что автор не может сказать чего-то нового. Дело в том, что, говоря банальности, он лицемерно выдает их за некоторую мудрость. Мол, не только «так можно», но «так и нужно», – «так все делают» (Пигров, 2018. С. 146, 147).

Когда я читаю труды антропологов-симиалистов, взявшихся рассуждать о духовном, о сознании, о языке, у меня остается именно такое впечатление: благопристойная пошлость в духовном и патологическое отсутствие теоретической честности.

Выше говорилось о новом направлении исследований В. М. Бехтерева в поисках истока сознания после «Объективной психологии», когда он сделал вывод о невозможности добраться до истока через рефлексологию. Он был первым, кто четко сформулировал новую «дорожную карту» – исследовать то, что человеческое Я не контролирует: психопатологии, сны, гипнотические состояния. Идя вслед за Сеченовым не по простому, лженаучному пути, по которому пошли примитивные рефлексологи и бихевиористы, он поставил задачу создания новой науки, которая в перспективе могла соединить рефлексологию и психологию, благодаря изучению неконтролируемых состояний психики. При этом он мыслил, что в будущем, когда появятся новые технические возможности, можно будет изучать психику также и в состоянии, когда ее контролирует человеческое Я. Сейчас такая возможность есть, благодаря ПЭТ, МРТ, ЭЭГ. Но во времена Бехтерева ее не было, поэтому он был прав, когда написал, что в объективной психологии нет места процессам сознания, что это дело будущего.

Наука, которую он называл «психорефлексология», сейчас существует, называется «психофизиология» и является базисом всех когнитивных наук. Основоположником ее является великий русский ученый Владимир Михайлович Бехтерев. Павлов был все-таки в большей степени физиологом. Шеррингтон и Кречмер были психофизиологами, но они отстают от Бехтерева на целое поколение. В самом начале XX в. задачу создания психофизиологии озвучивал только Бехтерев.

В «Объективной психологии» Бехтерев ввел понятие «сочетанные рефлексы», как такие сочетания рефлексов, которые возникают в качестве реакции на стрессовый фактор и могут долго не проявляться, пока вновь не сработает какой-либо стрессовый фактор. Однако подспудно, неосознаваемо, сочетанные рефлексы, коренящиеся в глубинах психики, влияют на поведение человека, которое часто кажется необъяснимым, немотивированным обстоятельствами. Ничего не напоминает? Да, это знаменитые «комплексы» Фрейда, который просто перевел выражение Бехтерева на язык, понятный западному человеку. «Комплекс» – это буквально «сочетанность».

После того как Бехтерева отравили, вначале, как положено, его вознесли с целью замаскировать убийство. Его институту было присвоено властями имя Бехтерева. Однако потом начались преследования его учеников и родных. Был репрессирован его сын-врач, и его вообще ни к чему не причастная супруга, – родители Натальи Петровны Бехтеревой. В этой обстановке Бехтерева начали обвинять во всех грехах, включая те, с которыми он сам боролся, прежде всего в вульгарной рефлексологии. До сих пор многочисленные «выготсковеды» пишут, будто Выготский «боролся с рефлексологией Бехтерева».

Не мог он бороться с рефлексологией Бехтерева, потому что не было никакой рефлексологии у Бехтерева в идеологическом смысле. Была наука психорефлексология, она же современная психофизиология. Но как можно бороться с наукой?

Есть естествознание, и есть эмпиризм. Естествознание – это наука, подкрепляющая знания опытом, а эмпиризм – идеология, утверждающая, будто знание может быть только опытным. Есть биология как наука, и есть биологизм как идеология. Биологизм означает отрицание небиологических факторов в эволюции человека, включая сознание. Есть антропология как наука, и есть симиализм как идеология, которая присвоила себе право называться научной антропологией. С наукой бороться глупо. С идеологией, выдающей себя за науку, бороться необходимо.